Мы легко сможем понять, что это могли быть за отличия, если вспомним, что штатные объективы фотоаппаратов «Зоркий» были первой продукцией такого рода в СССР, имевшей просветленную оптику. Объективы «Индустар-22» (и все последующие модели) имели просветленные линзы благодаря немецким станкам, вывезенным из Германии в счет послевоенных репараций. С момента начала выпуска «Зорких» на заводе в подмосковном Красногорске эти фотоаппараты комплектовались объективами «Индустар-22». Между тем фотоаппараты ФЭД вплоть до 1955 г. (а ФЭД-2 вплоть до 1956 г.) продолжали получать непросветленные объективы «Индустар-10», поскольку немецких станков банально не хватило на все заводы Советского Союза по производству оптики. Визуально «Индустар-10» и «Индустар-22» легко различимы — просветленная линза кажется более темной и в косых лучах света дает цветной блик (обычно синего цвета), непросветленная же намного ярче блестит. Кроме того, торцевые поверхности обоих объективов имели разную маркировку, что явно бросалось в глаза с расстояния даже в несколько метров. По стоимости «Зоркий» с «Индустаром-22» чуть ли не в полтора раза превосходил ФЭД с «Индустаром-10» (370 руб. и 250 руб. соответственно), что, в общем-то, выглядит оправданным в силу возросших потребительских свойств первого. Поэтому нет ничего странного в том, что малообеспеченные Тибо-Бриньоль и Колмогорова владели фотоаппаратами низшей ценовой категории. Тот, кто обыскивал палатку туристов, не заинтересовался фотоаппаратами «Зоркий», потому что целенаправленно искал другую модель, отличную от «Зоркого». Отыскав же два таких фотоаппарата, этот человек не стал ломать голову над тем, какой именно ему нужен, и забрал оба.
8. Отсутствие пленки из фотоаппарата Игоря Дятлова и одновременное наличие походных фотографий непонятного происхождения («снимки россыпью») заставляет предполагать, что в настоящий момент Алексеем Коськиным собраны и систематизированы еще не все фотопленки, связанные с трагическим походом. Возможно, дальнейший поиск в этом направлении приведет к новым открытиям разной степени непредсказуемости.
Уже на этапе подготовки этой книги к сдаче в печать пришла чрезвычайно интересная и важная новость, которую никак нельзя обойти молчанием. Майе Пискаревой, одной из исследовательниц трагедии группы Игоря Дятлова, летом 2012 г. удалось разыскать родственников Николая Тибо-Бриньоля и взять у них интервью. Этот материал в ноябре 2012 г. был размещен в открытом доступе в Интернете, и любой желающий может ознакомиться с ним.
В контексте нашего повествования большой интерес представила та часть беседы Майи с родственниками, в которой была затронута тема наличия у погибшего Николая фотоаппарата. Одна из собеседниц Майи, дочь двоюродной сестры Тибо-Бриньоля Марина Евгеньевна Казанцева рассказала очень интересную историю. Оказывается, следователь Иванов предъявлял Елизавете, родной сестре погибшего Николая… фотоаппарат и уточнял — узнает ли она его и этот ли фотоаппарат принадлежал Николаю? Елизавета фотоаппарат узнала и ответила утвердительно. А Иванов, спрятав фотоаппарат в сейф, заявил, что выдать его родственникам не может, так как тот сильно радиоактивен.
На каком этапе расследования у следователя появился «сильно радиоактивный фотоаппарат Тибо-Бриньоля» неизвестно. Неизвестно, откуда он взялся и куда исчез. Неизвестно, кто, где и когда установил факт его радиоактивности. Да и сама величина радиоактивности неизвестна. Но совокупность всех этих неизвестных факторов заставляет серьезно задуматься. Вполне возможно, что КГБ гораздо более активно вмешивался в следственный процесс, чем это считалось ранее (действуя, разумеется, не напрямую, а руками облпрокурора Клинова).
Речь, впрочем, даже не об этом, вернее, не только об этом. Только теперь мы точно знаем, что высказанное в этом исследовании предположение о наличии у членов группы большего числа фотоаппаратов, чем считалось ранее, нашло подтверждение в семейном предании, оснований сомневаться в котором нет. Более того, мы увидели, что получило подтверждение и другое наше предположение — о возможной принадлежности по крайней мере одного из неизвестных фотоаппаратов Николаю Т ибо- Бриньол ю.
Открытие это очень интересно, и пока непонятно, куда оно ведет, вернее, куда может завести. Кто знает, может, через полгода мы получим вполне достоверную информацию об отсутствующем фотоаппарате Зины Колмогровой или Людмилы Дубининой. И совокупность новой информации послужит толчком для новых, совершенно неожиданных выводов.
ГЛАВА 27 НЕСКОЛЬКО СЛОВ О СТРАННОСТЯХ, НЕОБЪЯСНИМЫХ И НЕОБЪЯСНЕННЫХ
В истории последнего похода Игоря Дятлова имеется еще один в высшей степени интересный с точки зрения версии «контролируемой поставки» момент, который, однако, до сих пор не вызывал интереса «самодеятельных исследователей» этой трагедии. Их невнимание к данному эпизоду лишний раз с очевидностью доказывает непонимание этими самыми «исследователями» того, как работала советская система сохранения гостайны: наивные мальчиши-кибальчиши видят воистину фантастические происки «злобного КГБ» в мацерации стоп Рустема Слободина и постановке палатки на склоне Холат-Сяхыл, но при этом не способны оценить события и свидетельства, по-настоящему подозрительные.
О чем идет речь?
Для начала цитата из походного дневника группы, сугубо для того, чтобы не обременять читателя авторским пересказом: «24 января. На вокзале встретили ужас как гостеприимно: не впустили в помещение, и милиционер навострил уши; в городе все спокойно, преступлений и нарушений никаких, как при коммунизме; и тут Ю. Криво затянул песню, его в один момент схватили и увели. Отмечая для памяти гр-на Кривонищенко, сержант дал разъяснение, что п. 3 правил внутр. распорядка на вокзалах запрещает нарушать спокойствие пассажиров. Это, пожалуй, первый вокзал, где запрещены песни и где мы сидели без них». А вот рассказы о том же самом инциденте в дневниках участников похода. Зинаида Колмогорова: «25.01.59 <…> Да мы уже 2 раза были замечены милицией. Один раз в отделение милиции забрали Юрку Крив., он хотел собрать деньги на конфеты. Было смешно. <…>». А вот запись Людмилы Дубининой: «24 января. <…> Произошел один небольшой казус — Юрку К. забрали в милицию, обвиняя его в обмане. Наш Юра вздумал пройтись с шапкой вокруг вокзала, причем с исполнением какой-то песни. Юрку пришлось выручать…».
Трудно сказать, как именно Люда Дубинина выручала Георгия Кривонищенко из отделения транспортной милиции на вокзале в Серове — стучала ли кулачком по столу, грозила ли наказанием «за превышение служебных полномочий», совала ли взятку или просто ласково смотрела в глаза, — но думается, что на самом деле Юра обошелся без ее помощи.
Что же происходило на вокзале в городе Серове в 7 часов утра 24 января 1959 г.? Формально говоря, Георгий Кривонищенко, недовольный скаредностью завхоза Людмилы Дубининой, не выдавшей карманных денег, решил заняться сбором подаяния, другими словами, то ли изобразил из себя «калику перехожего», то ли обычного «нищеброда», и с шапкой наперевес и песней во всю глотку направился в обход вокзала. Мы знаем, что Кривонищенко и Слободин были мужчинами артистичными — играли на разных музыкальных инструментах (гитара, мандолина, аккордеон), неплохо пели и были не лишены того дара, что артисты называют «сценическим обаянием». Так что в самом по себе факте песнопения в общественном месте нет вроде бы ничего необычного. Однако в истории того, «как Георгий Кривонищенко собирал подаяние», есть несколько несуразностей, которые придают ей вид крайне недостоверный и нелогичный.
Начнем с того, что вокзал в Серове к моменту прибытия группы был закрыт. Другими словами, вокзальный буфет также был закрыт и сбор денег на покупку там конфет был лишен всякого смысла. Но ладно, мы можем предположить, что буфет открылся бы через полчаса — поверим в это безоговорочно. Однако если мы вспомним, что по карманам членов группы было рассовано почти 2000 руб. наличных денег, то сбор пресловутого «подаяния» вообще лишается всякого рационального обоснования. Сколько бы мелочи накидали Кривонищенко сердобольные бабки и дедки, жмущиеся друг к дружке на ветру под козырьком крыши запертого вокзала? 3 руб.? 5 руб. медяками? Неужели кто-то думает, что в его шапку какой-то благотворитель бросил бы целый рубль или червонец? Конечно же, нет, никто бы Георгию таких денег не дал. При особенно настойчивом приставании ему в лучшем случае могли бы посоветовать «вымыть рожу и пойти работать», а в худшем — вмазали бы хорошенько «по щщам».